К.Кravtsov   юзер:  http://o-k-kravtsov.livejournal.com/

О всеобщем священстве мирян: 

Что такое святость и кто такие святые?

Кто был юн в 80-х конечно же помнит спетое тогда Гребенщиковым:

Кто любит тот любим,

кто светел тот и свят.

Кстати, ни эти слова, ни музыка не принадлежит БГ, но спасибо ему, что он озвучил тогда то, без чего мы все задыхались. Ну, это так, к слову. Свет и святость слова действительно близкие, чуть ли не однокоренные, но все же не совсем тождественные. И тот, кто светел все же не обязательно вместе с тем и свят непременно. Хотя в наше время, возможно, сохранить внутренний свет, человечность, порядочность – уже подвиг, и возможен ли сегодня в постхристианском – т.е., по сути, антихристианском мире –  без принятия Христа я, честно говоря, не уверен. Более того: существует мнение, что и христианину в такое время духовных подмен как наше уже невозможно претендовать на большее, чем быть просто человеком. Времена отцов-пустынников, питавшихся всю жизнь финиками растущей близ их пещеры пальмы и пивших воду из ближайшего ручья, отрывавшихся во время молитвы от земли не в переносном, а в буквальном смысле, времена столпников, похоже, прошли навсегда. Мы живем в совершенно других условиях, хотя и человек и остается по своей сути тем же, и «миродержители тьмы века сего, духи злобы поднебесные», как именует апостол инфернальные силы, не способны придумать ничего нового, не говоря уже о том, что в Боге нет и тени перемены, что Он и вчера, и сегодня – Тот же. Бог Тот же и дары Его – те же, но, похоже, человек со времен отцов-пустынников очень уж осложнил себе жизнь, переориентировавшись с возрастания в Духе на технический прогресс, с внутреннего – на внешнее, со свободы в Духе (где Дух Господень – там свобода, говорит апостол) на свободу от всего, кому и чему наука, ставшая религией Нового времени, не выдала санкции на существование, вида на жительство в «современном мире».

Но дело не только в этом. Само христианство, когда-то единое, но давным-давно уже расколотое на конфессии, само христианство претерпело внутри себя существенные изменения начиная с того времени как было объявлено государственной (и общеобязательной!) религией Римской империи. Иными словами 16 веков быть христианином зачастую не означало сделать свободный выбор: каждый родившийся в Европе, Византии или на Руси оказывался вне закона, если не исповедовал сросшуюся с идеологией, предписанную ему с самого рождения веру. Не могла не измениться при этом и церковная жизнь. Соответствует ли она изначальному замыслу о ней, открывающемуся нам в Новом Завете и апостольском предании, в соборных постановлениях, в отеческом богословии и литургическом предании, которое есть не местные (чуть не сказал, местечковые) особенности, а именно передача Духа Божия от Христа – апостолам, от апостолов – верным, будь то священноначалие, духовенство или миряне. Об этом печальном разделении богочеловечества, народа Божия, на клир и «мирян», которого не знала ранняя Церковь нужно бы сказать особо. Вот что пишет по этому поводу богослов русского зарубежья второй волны профессор Свято-Сергиеского богословского института в Париже Павел Евдокимов, говоря  о всеобщем священстве мирян в восточной традиции: «Греческий перевод еврейских текстов Ветхого Завета употребляет слово «лаикос», «лаический» (буквально «народный», «мирской») по отношению к вещам, а не к людям. (…) Хотя само слово «лаик» в Библии встречается редко и значение его довольно расплывчато, в ней, тем не менее, содержится самое полное и ясное  понятие о «лаосе», народе Божием. Наряду с функциональным священством, священнической кастой левитов, Писание утверждает всеобщее священство народа Божия в целом. Со времени дарования Закона Моисею Господь говорит: «Вы будете у Меня царством священников и народом святым» (Исх. 19,6) (…) В Новом Завете апостол Петр вновь употребляет это выражение: «Вы народ избранный, царское священство» (1 Петр 2,9). Отделенный и собранный некогда в Иерусалимском Храме, теперь народ Божий приобщен к «делам и страданиям Христа по плоти». Народ, собранный в Церковь (…) собран во Христе и участвует в Его единых Священстве и Царстве. Христос  всех христиан «соделал царством и священниками, и они будут царствовать на земле» (Откр. 5:10). Идея народа профанного, непосвященного, не находит себе места в Библии, она в ней просто немыслима. Писание постоянно и недвусмысленно учит о священном и священническом характере каждого члена народа».

Итак, еще раз подчеркну то, о чем напоминает Павел Евдокимов: как Ветхий так и Новый Завет говорят о народе Божием – в первом случае Израиле, во втором – о христианах, Новом Израиле – как о народе царей и священников, царственном священстве, народе святом. Это значит, что священником и царем в нем является каждый и каждый – свят. Кстати, «святые» - это самоназвание христиан, впервые названных христианами едва ли не в насмешку малоазийскими язычниками. То есть они, первые христиане, в отличие от нас понимали под святостью норму, а не исключение, естественную, а не сверхъестественную для каждого члена Церкви Христовой жизнь. Именно такой подход, скажу еще раз, и является библейским, полностью соответствующим священному преданию Ветхо- и Новозаветной Церкви. Ты член народа Божия и следовательно ты – свят, ибо это народ святой, народ священников и царей, народ святых. Мы же, в отличие от первых христиан, привыкли считать, что святость – это что-то сверхъественное, что свят только тот, кого объявлен святым комиссией по канонизации, а так – все мы грешники, «миряне», и только монахи и духовенство представляют собой некую высшую касту посвященных, облеченных особой духовной властью, которой вверены некие только им одним доступные тайны. И такой взгляд имеет под собой очень давнюю историю.

«Первые тревожные признаки появляются уже в конце IV в. – продолжает Павел Евдокимов. – Сами миряне оказываются не на высоте своего достоинства царственного священства, и потому епископы неизбежно все больше и больше становятся средоточием священного, священнического, «посвященного». Дистанция увеличивается прогрессирующим охлаждением, оскудением лаиката, его страшным отказом от даров Духа Святого. Это настоящее «отпадение мирян», предательство ими своей священнической природы. Два полюса «лаоса», народа Божия, – христианский царь, защищающий Церковь и именующийся «епископом внешним» и «вселенским диаконом» (титул византийских императоров), и монах, чья жизнь целиком проходит в делах божественных, – охраняют харизматическое достоинство мирян, но то, что находится между двумя этими полюсами, падает в пустоту, на этот раз действительно профанную; большинство, хотя и крещеное, отождествляется с делами мира сего, возвращается к ветхозаветному смыслу слова «лаис», который прилагается к вещам, и таким образом становится одной из профанных вещей мира сего. Во время этого стремительного упадка и появляются пренебрежительные названия «мирянин», «миряне», т.е. живущие в миру, чуждые вещам священным и святым. Отсюда и негативное определение: лаик (мирянин) – это тот, кто способен лишь на пассивное восприятие, ему нечего делать в Церкви (кроме денежного пожертвования), поскольку у него нет церковной функции, нет служения, нет харизмы… Однако в «Послании к Диогнету» (начало III в.) говорится: «Живут они в своем отечестве как пришельцы; для них всякое отечество есть чужбина, и всякая чужбина – отечество. Находятся на земле, но суть граждане неба». И снова отвлекусь от текста богослова русского зарубежья, чтобы поставить акцент на процитированных им только что словах: ну, разве не «безродный космополитизм» это: считать свое отчество чужбиной и чужбину отечеством»? Разве не привыкли мы к тому, разве не принимаем как нечто само собой разумеющееся, что быть православным – значит быть верноподданным государства Российского, будь даже это государство сталинским гулагом? Православие зачастую без всякого сомнения отождествляется у нас с русскостью, с этнической религией, заботящейся прежде всего о государственно-политической мощи государства и обслуживающей господствующую в нем идеологию не за страх, а за совесть. Мне очень часто приходилось сталкиваться с тем, что не Царство Божие, а «Великая Россия», православная монархия, диктующая свою волю всем народам видится желанным венцом человеческой истории иному имяреку, не сомневающемуся в стопроцентности своего православия. Второе Пришествие да и Сам Христос совершенно исчезают из такой перспективы. Воцарение Христа, Его окончательная победа над «миром сим», новое небо и новая земля, на которых обитает правда, то есть все то, чего напряженно ждали первые христиане, о чем они молились с некоторых пор обернулось страхом перед «концом света» и Страшным Судом и, напротив, продление царства «века сего» стало восприниматься как безусловное благо. То, что верные, лаики, согласно учению апостола Павла и только что приведенному отрывку из послания к Диогнету, сограждане святым и свои Богу, не имеющие постоянного жительства на земле, оказалось прочно и надолго забытым и чуть ли не главной христианской добродетелью было объявлена преданность душой и телом именно земному отечеству и его политическим и прочим, вполне земным интересам. «Очевидно головокружительное падение этого достоинства «святых» (призванных к святости) до профанного состояния тех, кто занят лишь вещами мира сего»,  – пишет по этому поводу Евдокимов. – это крайняя профанация святыни».

Увы, увы, очевидно это не так уж многим. И крайняя профанация святыни, превращение народа Божия, царственного священства из святых – в «мирян», грубо говоря в быдло,

с тех самых пор, с конца IV века вовсе не воспринимается как профанация. Напротив: такое отношение воспринимается как норма, оспаривать которую – ересь. А на еретика, как известно, должна быть обрушена вся мощь церковно-государственного карательного аппарата; он – «враг народа» (в данном случае – «церковного»). Рецидивы такой нетерпимости с требованиям к властям если не церковным, то светским «держать и не пущать» всех тех, кто стремится вернуться к изначальной чистоте церковного предания имеют место и сегодня, что прискорбно. Но Церковь, как бы ни была она больна в иные эпохи, все же остается Церковью. «Даже в условиях такого упадка, – пишет Евдокимов, –истинное Предание остается неизменным; мы находим его в догматах, в сакраментальном и литургическом сознании, в богатом и ясно выраженном учении отцов Церкви».

______

Нашразговор о святости как призвании и – о чем не так часто вспоминают – даре, как о том, что уже дано, как талант, каждому христианину в таинствах Церкви – крещении, миропомазании, Евхаристии. Талант, который мы, согласно евангельской притче, должны пустить в рост, а не зарыть в землю. Иными словами, талант святости, данный нам Церковью как залог растущего в нас незаметно Царства Христова, должен быть употреблен нами как светильник, который не прячут под горшком (под спудом), но ставят на подсвечнике, чтобы он светил всем и каждому. Церковь в этом смысле представляется мне звездным небом, где звезда от звезды разнится в славе и звезда с звездою говорит. Это «украшение ночи», как говорили о звездном небе эллины (древние греки) есть единое целое, выявляющее уникальность каждой звезды, дающее ей раскрыться, светя всем в доме, среди других больших и малых светил, движимых Любовью. Раскрыться в непостижимом после того, как постигнуто все, что может постичь смертный, как о том пишет величайший из них, говоря о созерцании Невидимого:    

Здесь изнемог высокий духа взлет;

Но страсть и волю мне уже стремила,

Как если колесу дан ровный ход,

Любовь, что движет солнце и светила.

Так заканчивается «Комедия» Данте, названная впоследствии благодарными читателями «божественной». Итак, Любовь, вызвавшая мир из небытия и содержащая его в бытии, божественная энергия, то есть действие непостижимой Сверхсущности, которая есть Сам Бог, Святая единосущная Троица в Своей направленности вовне, к сотворенному Ей миру.

Бог непостижим по Своей природе, об этом уже шла речь, но постижим по Своим проявлениям, по которым мы и заключаем о Нем, называя Его Любовью, Красотой, Благом, называем Его вездесущим и все наполняющим Собой, дающим всему сущему рост и силу, а свободным твореньям – людям – еще и силу возрастать в меру возраста Христова, реализовать в максимально возможной полноте свое бытие по образу Святой Троицы, то есть – в полной самоотдаче любви. Возможность такой реализации, повторю, дана каждому и дана от рождения, но она же и повреждена, и повреждается в силу того, что нашей свободной воле свойственно предпочитать не единое на потребу, а прямо противоположное, а именно – не отдавать, но брать, все больше превращаясь в потребителя, все больше отступая от своего царского, священнического и пророческого призвания. И здесь так все запущено, что без помощи извне явно не обойтись. Иными словами, не обойтись без Спасителя, ниспосылающего Своим ученикам Утешителя, очищающего и восстанавливающего уверовавших во Христа в таинствах Церкви, чья задача – возродить человека в его богоподобном достоинстве. И здесь возникает другой вопрос: насколько хорошо справляется с этой задачей человеческая составляющая Тела Христова, сиречь Церкви? Насколько соответствует существующая практика церковной жизни божественному замыслу о ней? Об этом шла речь в предыдущей передаче о прочно забытом священническом достоинстве «мирян», об этом же я хочу поговорить и сегодня.

Обратимся снова к богослову и мыслителю эмигрантского Парижа Павлу Евдокимову.

Во-первых, во избежание путаницы в понятиях, важно понять, что «всеобщее священство [мирян] не противопоставляется священству клира. Однако это священство не является и производным от лаиката [народа] … Церковь, в соответствии с Божественным замыслом, получила свое иерархическое устройство через установление коллегии Двенадцати. Народ дифферинцирован Богом по «священническому принципу» посредством харизматических служений. Епископат избран из народа [так было в ранней Церкви: и епископы и пресвитеры избирались общиной, а не назначались церковной институцией], взят от его священнической плоти и крови, но он не составляет особой структуры над ним [церковным народом], поскольку он есть органическая часть Тела, онтологического единства всех членов. Его установление – божественное, он существует через преемство от апостолов… У живого образа Христа, епископа, единственная истинная власть – любовь, единственная сила убеждения – мученичество. Как прекрасно сказано: «Мы не учителя вашей веры, мы рабы вашей радости».

Читая эти строки Евдокимова, хочется воскликнуть: «О, если бы!.. Вашими устами, Павел Николаевич, да мед бы пить!» Да, действительность редко когда совпадает с идеалом, в том числе и церковная. Так было, так есть и так будет, пока мы живем в «мире сем». Однако положение дел не в последнюю очередь зависит от того, насколько не поврежден идеал, от того, не подменен ли он на другой. И в этом случае напоминание о том, что должно быть, является отправной точкой для возвращения к самоидентичности, проще говоря, к самому себе, в дом Отца из далекой страны с ее свиным корытом.

«Суть восточной традиции, – продолжает Евдокимов, – это не анти-иерархический эгалитаризм и не клирикалистский разрыв единого Тела [Церкви] надвое, но священническое участие всех в единственном божественном Священстве посредством двух священств. Каждое утверждено Богом, и это божественное происхождение изымает их из мира и из всякой профанной перспективы. Что сконцентрировано в Одном, во Христе, единственном Священнике, то развернуто в Его Теле: Священник направляется к Царству и ко всеобщему Священству священников. Пасха и Парусия [Второе Пришествие] еще не совпали, и поэтому сосуществуют два священства: без смешения, но и без разделения или какого бы то ни было противопоставления: в различии харизм и служения являет Себя единый Христос. Таким образом, предание никогда не смешивает, но решительно утверждает одинаковость природы: прежде всего: прежде всего все равны как члены народа Божия. Через «второе рождение» – крещение – все уже священники,  и именно вследствие этого глубинного равенства в священстве становится возможной и дифференцация харизм. Это не новое «посвящение», но поставление на новое служение того, кто уже был посвящен, раз и навсегда изменен в своей природе, уже получил свою священническую сущность».   

Итак, крещение и совершающееся в православной церкви сразу вслед за ним таинство миропомазания, идентичное возложению апостолами рук на новокрещеных, восстанавливает в каждом его священническую природу, утраченную (но не до конца!) Адамом. Миропомазание, пишет далее Евдокимов, «утверждает всех крещаемых в одной и одинаковой для всех священнической природе иереев. Из этого полного равенства некоторые избраны, взяты и утверждены божественным действием в качестве епископов

и пресвитеров». Прерву цитирование, чтоб напомнить: в Новом Завете термины «епископ» («блюститель») и «пресвитер» («старейшина») обозначают особое служение в качестве клириков, тогда как словом «иерей» («священник») обозначается священство верных, то есть каждого христианина. Это последнее греческое слово обозначало иудейское священство, упраздненное Христом как особая каста, после чего «иереями» стали все уверовавшие в Него и составившие Его Церковь, стали священниками царского и всеобщего священства, «народом святым», как именует их в своем послании апостол Петр. Итак, между клиром и «мирянами» существует лишь функциональное различие. И «именно такое функциональное различие в служениях, – пишет Евдокимов, – преодолевает какое бы то ни было онтологическое [сущностное] различие природ и делает невозможным разрыв между клиром и мирянами».  Что это значит? В частности то, что и священники, и епископы точно такие же люди как все христиане и отличает их только их функция в собрании верных. Они ни в коем случае не есть «каста посвященных» в отличие от «профанов». «Мирянин», как «мирянин», ничем не ущерблен в сравнении с ними в своем богопознании. Наиболее яркий пример – преподобный Максим Исповедник, простой монах, даже не священник, то есть простой «мирянин» (монашество изначально было сугубо «мирским» движением), однако, «мирянин» обличивший в ереси как императора так и весь епископат тогдашней Империи, включая Римского папу и Константинопольского патриарха. Вообще конфликты христиан с церковным руководством – не такая уж редкость в истории Церкви, что напоминает лишний раз о том, что ни священнический, ни епископский сан еще не гарантия от ошибок, в том числе и вероучительных,  и всякого рода злоупотреблений.

Восточная Церковь не знает догмата о епископской непогрешимости: ошибаться может и каждый отдельно взятый епископ, ошибаться может и собор епископов (такие случаи тоже не раз имели место) и критиерием истины на Востоке является сам церковный народ. Об этом у нас еще будет разговор в наших следующих передачах, а сейчас хочу поздравить всех вас, дорогие земляки, с завтрашним праздником – второе после дня Святой Троицы воскресение по решению Всероссийского Церковного Собора 1917-18 гг объявлено днем памяти всех русских святых. Объявлено именно тогда, когда атеистическая власть начала целенаправленное уничтожение «царственного священства»: клира и «мирян». Кинохроника оставила нам переодетых чертями комсомольцев, беснующихся на «комсомольском рождестве», костры из икон, обрушивающиеся церковные стены и летящие вниз купола, колонны арестантов в рясах – новых русских святых, которые будут прославлены уже в этом тысячелетии. А в минувшем, в тридцатых годах, объявлены патриаршим местоблюстителем, а с 1944 года Патриархом Сергием «политическими преступниками». Символично, кстати, что именно в этот день, в воскресение именуемое Неделей всех русских святых и меняющиеся год от года в зависимости от празднования Пятидесятницы, дня Святой Троицы, Гитлер напал на СССР, на обескровленную коммунистическим рабством Россию. Символично и то, что первый акт о капитуляции был подписан 6 мая, в день великомученика Георгия Победоносца, о чем вы, вероятно, знаете. Как знаете и том, должно быть, что число пострадавших в России за годы коммунистических гонений верующих превышает число всех христиан, уничтоженных за три века преследований их в Римской империи. И конечно же этот период мученичества и исповедничества, вызвавший к жизни совершенно новые формы литургической практики, например, служение в лагерях Евхаристии на клюквенном соке вместо виноградного вина, должен многому нас научить. Как и церковный опыт русской эмиграции, когда в силу необходимости пришлось отказаться от присущей нашим богослужениям имперской пышности и открылось то очищенное от исторических напластований ядро, которое и составляет их подлинную, непреходящую сущность. Ну и кроме того ХХ век с его историческими потрясениями возродил изнемогавшую от государственной опеки русскую богословскую мыль, оплодотворившую мировое православие, так что – нет худа без добра, вечером водворится плач, а заутра радость.

_______

В «ставленнической грамоте» – документе, удостоверяющей право имярека на совершение священнодействий, – так и говорится: рукоположен в сан пресвитера, а не иерея, как обычно именуют священников, и не во священника. Об этом различии уже шла речь в наших предыдущих передачах, когда мы говорили о всеобщем священстве мирян в восточно-христианской традиции. Павел Евдокимов, чью главу об этом из книги «Этапы духовной жизни» – книги, которой, насколько я знаю, нет в инете, а до Салехарда она вряд ли дошла – я здесь цитирую, пишет также о внутреннем монашестве мирян, а также о супружеском священстве. Цитирую: «Как пример общего для всех внутреннего монашества можно упомянуть старую традицию, видевшую во времени между помолвкой (обручением) и свадьбой соответствие периоду послушничества у монахов, служащее подготовкой к супружеству как священству». Но брак в православии – тема наших следующих передач, пока же скажу лишь о том, что вся жизнь христианина, все происходящее в ней есть актуализация церковных таинств, главное из которых, таинство всех таинств, есть Евхаристия: благодарение Богу и возобновление Тайной Вечери, на которой мы причащаемся самому Христу. «Истинная родина православной души, – пишет Евдокимов,  – есть Церковь литургических таинств. Николай Кавасила [византийский литургист XIV века] даже перефразирует текст «Деяний» [святых апостолов]: «ибо таинствами мы живем, движемся и существуем».

В прошлый раз я уже говорил о таинстве миропомазания, совершающемся в православной церкви сразу после крещения как о таинстве всеобщего Священства. Точно также как на апостолов в день Пятидесятницы на каждого крещенного во имя Святой Троицы сходит Святой Дух, сообщая воину Христову, как именуется по древней традиции каждый христианин, силу противостоять разрушительным силам зла и следовать воле Божьей, осуществлять Божий замысел об этом конкретном человеке, о его миссии в этом мире.

«Восточная традиция запечатления всех частей тела миропомазанием символизирует языки пламени Пятидесятницы. Оно [запечатление] сопровождается сакраментальной формулой: «Печать дара Духа Святого»», т.е. во всем своем существе всякий мирянин запечатлен дарами и является существом всецело харизматическим. – пишет Евдокимов. –  Молитва, стоящая в центре таинства, – продолжает он, – раскрывает назначение этих даров: «Да благоугодит Тебе всяким делом и всяким словом». Это посвящение всей жизни служению лаиката [народа Божия, царственного священства] , служению в основе своей церковному. Всеохватывающий, абсолютный характер посвящения выявляется в обряде пострижения [совершается после миропомазания], идентичном обряду принятия в монашеский чин. Молитва обращается: «Благослови раба Твоего, пришедшего принести Тебе как начатки пострижение волос головы своей». Символический смысл здесь ясен: это принесение всей своей жизни в дар. Эсхатологический характер молитвы  [эсхатология – учение о конечных судьбах мира, о «конце времен»] усиливает этот смысл: «Да прославит Тебя во все дни жизни своей и да видит блага Иерусалима». Так, всякое мгновение открывается в его эсхатологическом измерении, все слова и дела служат Царю. Принимая пострижение, всякий мирянин становится монахом внутреннего монашества, послушного всем абсолютным требованьям Евангелия».

О таинствах Церкви мы еще будем говорить в передачах «Обдорской миссии», а сегодня подчеркну лишь то, что каждый облекается в крещении во Христа, как о том пишет апостол Павел: «те, которые во Христа крестились, во Христа облеклись», или, по-славянски «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся». С пением этого стихав новокрещенные трижды обходят вокруг крещальной купели вослед за священником. Обычай этот берет начало в практике древней Церкви, когда после подготовки ко крещению, занимавшей год и более, после совершения таинства процессия в белых одеждах со свечами в руках направлялась туда, где совершалась праздничная Евхаристия, пасхальная или рождественская или совершаемая  в память о другом событии из жизни Спасителя, – Евхаристия, в которой новокрещенные [новопросвещенные, говоря на языке Церкви] всецело соединялись со Христом, участвуя в благодарении и причащаясь Святых Даров.

Но вернемся к вопросу о священстве каждого мирянина. Евдокимов: «На испрашивание Духа Святого Отец Небесный отвечает Его ниспосланием, облекая крещеного во Христа, делая его «христоподобным». В молитве над св. миром епископ просит [Господа]: «да будут Тебе люди изрядны, царско священие, язык [народ] свят, знаменаны [запечатлены] пречистым Твоим миром сим имеющим Христа Твоего в сердцах своих в жилище Тебе Бога и Отца о Святем Духе». Здесь отчетливо выявляется троицецентризм Православия, где особенно подчеркивается троическое равенство: человек, запечатленный Духом, стал христоносцем, дабы быть обителью Св. Троицы».

Итак, дорогие слушатели, напомню: Бог, будучи запределен и непостижим, обитает вместе с тем не где-то вне нас и этого мира, а в сердце, ставшем обителью Святой Троицы. В этом смысле крещение можно сравнить с уборкой дома перед праздником, перед приходом долгожданного Гостя, с приготовлением агнца и другими хлопотами Авраама, пригласившего под свой кров трех Странников. Ну а после того, как Гости сели за стол естественной заботой хозяина является подача угощений и учтивая беседа, ее такт, воздержание от всего, что может оскорбить Пришедших.

И последнее, о чем важно напомнить. Каждое таинство включает в себя чтение Евангелия, ибо «вера от слышанья, а слышанье от Слова Божия». И выбор определенного отрывка является при этом истолкованием происходящего. Так, после миропомазания, соединенного в восточной традиции с таинством крещения, читаются последние стихи Евангелия от Матфея: «Одиннадцать же учеников пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус, и увидевши Его, поклонились Ему, а иные усомнились. И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле: итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни, до скончания века. Аминь». Этот призыв «идите и научите все народы» (у евангелиста Марка – «всю тварь», все творение) обращен к каждому христианину, каждый призван благовествовать и сила для выполнения этой миссию подается ему в том же таинстве. «Наравне с поставленными миссионерами, всякий миропомазанный есть своего рода «муж апостольский». Всем своим существом, запечатленными в нем дарами, всей своей жизнью он призван к непрестанному свидетельству», – пишет Павел Евдокимов. Но есть ли это на деле? Вопрос риторический.

И здесь мы снова возвращаемся к теме утраты понятия о царственном священстве мирян, к подмене ветхо- и новозоветного понятия о народе святых на общерелигиозную оппозицию «сакральное – профанное», согласно которой «посвященными» является только каста жрецов.

Евдокимов напоминает: «Идея бездействующего народа очевидно противоречит святоотеческой экклезиологии: всеобщее Священство верных принимает участие в трех аспектах власти – управлении, учительстве и освящении. На первом апостольском соборе в Иерусалиме были представлены все составляющие части Церкви: «Апостолы, пресвитеры и братья». Фраза «изволилось Духу Святому и нам (Деян 15,25) становится сакраментальной формулой вселенских соборов, и это «мы» есть соборное «мы» Тела [Христова – т. е. Церкви] в Его целостности. Собор составляют епископы, но они заключают в себе все Тело, и их верховная власть осуществляется лишь на уровне тайны всеобщего согласия; епископы действуют с согласия Церкви. Об этом прекрасно сказано в догматическом послании восточных патриархов 1848 года: «У нас нововведения не могли быть приняты ни патриархами, ни соборами; ибо у нас защита веры возложена на все Тело Церкви, т. е. на сам народ, который хочет сохранить неповрежденной свою веру». Миряне не судьи веры, утверждение вероучительных определений есть чисто епископская харизма; но миряне суть ее защитники. «Щит» – это Церковь в ее целостности, и поэтому отличать ложь от правды, «испытывать и свидетельствовать» дана всем. Более того – такая защита есть священный долг каждого мирянина… В том случае, если собрание епископов оказывается бессильным, согласие всеобщего Священства призывает созвать такое собрание епископов, которое было бы освящено Духом Святым».

Дальше, знакомя западноевропейцев с восточно-христианской традицией («Этапы духовной жизни» написаны по-французски, здесь цитируется перевод), Евдокимов ссылается на практику ранней Церкви, когда «возглас народа аксиос [«достоин»] во время епископского рукоположения [на богослужении, во время литургии] можно [было] уподобить священной подписи Тела [Церкви] в его целостности под всяким актом Церкви». Замечу по этому поводу, что «аксиос» поется и сегодня, не содержа в себе никакой «подписи», так как епископы, равно как и пресвитеры, давно не избираются народом Божьим, а назначаются церковным руководством. Так же и следующий фрагмент говорит не столько о том, что есть, сколько о том, что должно быть. Евдокимов пишет: 

«Во время литургии каждый верный со-предстоит с епископом; народ активно участвует в евхаристической анафоре [благодарственной молитве, призывающей освятить собрание верных и их дары – хлеб и вино], в эпиклезе [призывании Святого Духа] всегда употребляется множественное число; священник возглашает от лица всех: «Мы молим Тебя». Все это так, но снова хочется сказать: «Ах, Павел Николаевич, Вам ли не знать как далеко наша церковная действительность отошла от первоначального идеала, от апостольской простоты, когда верующие действительно составляли одно тело, одну душу и преломляли хлеб в веселии и простоте сердца!».  Церковь как общественный институт (не путать с Церковью как богочеловеческим Телом Христовым) давно стала специфической сферой обслуживания индивидуальных нужд и казенно-бюрократическим учреждением, некой «системой», к критике которой я бы советовал прислушаться. Не забывая при этом то, что «Церковь – прежде всего – не система», как заметил архиепископ Иоанн Сан-Францисский ( в миру – князь Дмитрий Шаховской). И «система» никогда не поглотит Церковь, про которую при ее основании сказано Спасителем, что врата ада не одолеют ее. Это относится как к внешним гонениям, так и тенденциям и действиям, разрушающим церковный организм изнутри. Церковь, повторю еще раз, не «система», не комбинат духовных услуг, не бюрократический аппарат. Все эти характеристики, увы, справедливы, но они не исчерпывают сути, суть – в другом. При всех очевидных изъянах, при всех так называемых «нестроениях», при всем недостоинстве своих членов, будь то миряне или духовенство, при всех искажениях и подменах, Церковь была и останется единой, святой, соборной и апостольской Церковью, а состоять она может и из пяти, и из трех, и даже из одного человека, примеры чему не раз бывали в церковной истории.